ПАНОРАМА МИРОВОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
  Русская философия: полюсы и векторы  
«ГОСУДАРЬ» МАКИАВЕЛЛИ И «МЕДНЫЙ ВСАДНИК» ПУШКИНА
(философско-политические параллели)
А.А. КАРА-МУРЗА

 

Аннотация
Поэма «Медный всадник» А.С. Пушкина (1833) является одной из вершин не только русской поэзии, но и русской политической философии. Автор выдвигает гипотезу, что «Медный всадник» написан Пушкиным в системе понятий трактата Никколо Макиавелли «Государь» (1513), главным из которых является образ «Государя», побеждающего варварскую стихию. Поэма является интеллектуальным ответом Пушкина на критику (в стихотворной форме) со стороны бывшего друга Пушкина – польского поэта Адама Мицкевича, ранее неоднократно обращавшегося к Макиавелли и разочарованного позицией Пушкина по вопросу о «польском восстании» 1830 – 1831 гг.

Ключевые слова: политическая философия, история России, цивилизация, варварство, империя, свобода, революция.

Summary
Pushkin's «The Bronze Horseman» poem (1833) is not only one of the masterpieces of Russian poetry, it also is a milestone of Russian political philosophy. The author proposes a hypothesis that «The Bronze Horseman» is written by Pushkin in Machiavelli's conceptual framework of «The Prince» (1513), whose main concept is the image of the Prince who is vanquishing the barbaric element. The poem is Pushkin's intellectual response to criticism (in poetic form) from his former friend, a Polish poet Adam Mickiewicz, who previously made repeated references to Machiavelli and was disappointed in Pushkin's position regarding the Polish uprising of 1830 – 1831.

Keywords: political philosophy, history of Russia, civilization, barbarism, empire, freedom, revolution.


Кара-Мурза А.А. «Государь» Макиавелли и «Медный всадник» Пушкина (философско-политические параллели) // Философские науки. 2014. № 1. С. 75 – 87.

Kara-Murza A.A. Machiavelli’s The Prince and Pushkin’s The Bronze Horseman (Philosophical and Political Parallels) // Russian Journal of Philosophical Sciences. 2014. № 1. P. 75 – 87.

 

 

В данном тексте речь пойдет о влиянии трактата Никколо Макиавелли «Государь» (500-летие со времени написания которого отмечалось в 2013 г.1) на русскую культуру. Я остановлюсь главным образом на политико-философских параллелях «Государя» и «Медного всадника» А.С. Пушкина.

Трактат «Государь» обладает своеобразной текстовой структурой: философская концепция здесь не предшествует основному корпусу назидательных исторических примеров, а завершает и обобщает их. Ключевой политико-философский смысл трактата сформулирован в предпоследней, 25-й главе, которая называется: «Насколько дела человеческие зависят от фортуны и как можно ей противостоять»2. Макиавелли дает здесь следующее определение «фортуны» или «судьбы»: «Я уподобляю ее бурной реке, которая, рассвирепев, затопляет долину, крушит дома и деревья. все уступает и бежит перед стихией, не в силах ей противостоять»3.

Больше двадцати лет назад, уже не первый год читая курсы по истории политической философии, я обратил внимание на то, что главным героем пушкинского «Медного всадника» как раз является разбушевавшаяся река, наводнение, которое обуздывается «Медным всадником», пушкинским воплощением Петра Великого. В свое время я написал об этой перекличке смыслов пушкинской поэмы и «Государя» в книге «Реформатор. Русские о Петре Великом» (1994)4, а затем и в монографии «Новое варварство как проблема российской цивилизации» (1995)5, написанной на основе докторской диссертации. С тех пор идея о том, что «Медный всадник» является русским парафразом на тему «Государя» Макиавелли, неоднократно мною уточнялась, и, как мне кажется, заметно усилилась.

Пушкин, разумеется, хорошо знал труды Макиавелли, еще с Царскосельского лицея, где великий флорентиец фигурировал в курсах любимых пушкинских преподавателей – Александра Петровича Куницына, профессора этики, политической науки и права и профессора русской и латинской словесности Петра Егоровича Георгиевского6. Есть все основания считать, что Пушкин весьма уважительно относился к Макиавелли. В своих исторических зарисовках «Table-Talk» (написанных примерно в те же месяцы, что и «Медный всадник») он, например, с иронией писал о «езуите Посвине» – «одном из самых ревностных гонителей памяти макиавелевой», который «соединил в одной книге все клеветы, все нападения, которые навлек на свои сочинения бессмертный флорентинец» (речь идет о сочинении Антонио Поссевино 1592 г. «Суждение о четырех писателях». – А. К.). Пушкин, напротив, положительно отзывался о немецком историке Германне Конринге (у Пушкина – Conringius), издавшем в 1660 г. «Государя» Макиавелли в переводе на немецкий язык и доказавшем, что «Посвин никогда не читал Макиявеля, а толковал о нем понаслышке». Сведения об этой полемике Пушкин мог почерпнуть из предисловия Ж.-В. Периеса к изданному на французском языке 10-томному собранию сочинений Макиавелли (Paris, 1823 – 1826), имевшемуся в пушкинской библиотеке. Цитируя в «Застольных разговорах» некоторые известные максимы Макиавелли, Пушкин называл его «великим знатоком природы человеческой»7.

Обратимся теперь к обстоятельствам написания поэмы «Медный всадник». Известно, что Пушкин, получив в начале августа 1833 г. Высочайшее разрешение на поездку в Оренбург и Казань для работы над «Историей Пугачева», выехал из Петербурга в Москву вместе с

С.А. Соболевским, но чуть было не вернулся из-за очередного разлива Невы. Впрочем, в голове его уже крепко сидела мысль написать произведение, главным персонажем которого станет именно наводнение: с собой в дорогу он взял книгу В.Н. Берха «Подробное историческое известие о всех наводнениях, бывших в Санкт-Петербурге».

Поскольку из Петербурга Пушкин выехал именно с Соболевским, похоже, что именно он может рассматриваться как главный пушкинский конфидент в обсуждении литературных планов, и, следовательно, его свидетельства об истории создания «Медного всадника» имеют особую значимость. Согласно рассказам Соболевского (зафиксированным такими авторитетными публикаторами, как П.И. Бартенев, А.П. Милюков и др.), на Пушкина произвела сильное впечатление одна «петербургская легенда», пересказанная ему графом М.Ю. Виельгорским. Якобы в 1812 г., когда Петербургу грозила опасность французского вторжения, император Александр Павлович планировал эвакуировать памятник Петра Великого в глубь России. Но в тот момент друг царя кн. А.Н. Голицын, «масон и духовидец», сообщил ему о своем знакомом, некоем «майоре Батурине», которого преследовал навязчивый сон: «Он видит себя на Сенатской площади. Лик Петра поворачивается. Всадник съезжает со скалы своей и направляется по петербургским улицам к Каменному острову (где жил тогда Батурин), влекомый какою-то чудною силою, несется за ним и слышит топот меди по мостовой. Всадник въезжает на двор Каменно-островского дворца, из которого выходит к нему навстречу задумчивый и озабоченный государь. “Молодой человек, до чего довел ты мою Россию?”, – говорит ему Петр Великий. – “Но покамест я на месте, моему городу нечего опасаться!” Затем всадник поворачивает назад, и снова раздается тяжело-звонкое скаканье». Пораженный рассказом Батурина, кн. Голицын передал сновиденье государю, также не чуждому мистики, и статуя Петра Великого была оставлена в покое8.

Как мы знаем, император Александр Павлович является одним из действующих лиц «Медного всадника» – правда, вызывающим скорее жалость и призванным оттенить подлинное величие Петра. В поэме Александр появляется единожды: он с фаталистической обреченностью глядит на страшное наводнение с балкона Зимнего дворца.